Как я плавал в Норвегию — из книги «Трое за границей»

Много лет тому назад, когда я был молод и неопытен, я решил провести пару недель на яхте. К этому неосторожному шагу меня привело сочетание трех обстоятельств: неожиданно появились не предусмотренные бюджетом деньги, жена изъявила желание подышать морским воздухом, а на следующее утро мне попалось в газете такое объявление:

«Для яхтсменов. — Уникальная возможность. — «Роуг», 28-тонный иол. Владелец уезжает по делам за границу, желает сдать в наем эту превосходно оборудованную «гончую морей». Две каюты и салон, пианино Воффенкоффа, новая медная обшивка 10 гиней в неделю. — Обращаться к Пертви и К°, Баклерсбери, 3 А.

«Новая медная обшивка» меня интересовала мало, но «пианино Воффенкоффа» звучало заманчиво. Я представил себе Этельберту, играющую по вечерам что-нибудь этакое с хором, в котором, возможно, после небольшой тренировки примет участие и экипаж, в то время как наш уютный плавучий дом, как настоящая гончая, летит над серебряными гребнями волн.

Я взял кэб и отправился прямо на Баклерсбери. Мистер Пертви, оказавшийся джентльменом простым, без претензий, принял меня в скромной конторе на четвертом этаже. Он показал мне акварель, изображающую летящего по ветру «Роуга», палуба которого была наклонена на 95°. На палубе не было ни души, и я решил, что люди скатились за борт. Действительно, вряд ли кто-нибудь смог бы удержаться на такой палубе, разве что будучи прибит гвоздями. Я указал на этот недостаток яхты и получил объяснение, что на картине изображен «Роуг», огибающий что-то (я не очень хорошо понял, что именно) во время той самой всем известной Мидуэйской гонки, в которой он выиграл главный приз. Мистер Пертви выразил уверенность, что я, конечно, знаю все об этом событии, так что я не решился задавать вопросы. Два пятна около рамы, которые я сначала принял за засохшую моль, оказались яхтами, занявшими второе и третье места.

Фотография яхты на якоре в Грейвсэнде была менее впечатляющей, но зато рассеяла мои сомнения относительно способности «Роуга» пребывать в общепринятом положении, т. е. мачтой вверх. Это решило дело, и я заплатил за две недели.


Покончив с формальностями, мистер Пертви поинтересовался, есть ли у меня на примете шкипер. Если нет, то мне здорово повезло — по его мнению, самое лучшее, что я могу сделать, это оставить капитаном мистера Гойля — шкипера, который знает море, как муж свою жену, и у которого люди всегда сходят на берег в целости и сохранности.

Яхта стояла на якоре в Харвиче. Я сел на поезд и через полтора часа уже разговаривал на палубе «Роуга» с мистером Гойлем. Было ясно, что этот дородный человек сразу воспылал ко мне отеческими чувствами. Я поделился с ним идеей пройтись сначала к голландским берегам, а затем отправиться к Норвегии. Он ответил: «Есть, сэр», и, казалось, зажегся энтузиазмом, заявив, что сам с удовольствием совершит такое путешествие Его энтузиазм разгорелся еще пуще, когда разговор зашел о провианте. Сознаюсь, что количество пищи, которое он предложил взять в плавание, удивило меня. Живи мы во времена Фрэнсиса Дрейка или испанской войны, я решил бы, что он затевает что-нибудь противозаконное, но шкипер с той же отеческой улыбкой заверил меня, что продовольствие не пропадет. Все, что останется, экипаж поделит и заберет домой — он явно подразумевал, что таков обычай. У меня сложилось впечатление, что я снабжаю команду провиантом на всю зиму, но, не желая казаться скупцом, я замолчал. Потребный объем напитков тоже удивил меня. Я указал то, в чем, как мне казалось, можем нуждаться мы с женой, а потом мистер Гойль занялся нуждами экипажа. Нужно отдать ему должное — он здорово заботился о своих людях.

— Но я вовсе не хотел бы устраивать на яхте оргии, — сказал я, увидев его список.

— Оргии? — воскликнул мистер Гойль. — Да этого хватит команде только на каплю рома в чай!

Он объяснил мне свой принцип: найми хороших людей и хорошо обращайся с ними, тогда они будут лучше работать и по первому зову вернутся к вам.

Лично я не хотел, чтобы они когда-нибудь ко мне возвращались. Они перестали мне нравиться прежде чем я их увидел. Но шкипер был столь жизнерадостно настойчив, а я столь неопытен, что снова уступил. Он пообещал лично присмотреть, чтобы ничто из напитков не пропало попусту, и сказал, что, пожалуй, для такого путешествия будет достаточно пары матросов и юнги. Если это «достаточно» касалось уничтожения всех запасов продовольствия и напитков, то, думаю, он переоценивал возможности экипажа. Но вполне вероятно, что он имел в виду управление яхтой.


По дороге домой я зашел к портному и заказал яхтенный костюм с белой фуражкой. Портной обещал поторопиться и выполнить заказ к сроку. После этого я отправился домой и рассказал обо всем Этельберте. Ее радость омрачалась только одним — успеет ли портной закончить в срок яхтенный костюм и для нее? Согласитесь, это так похоже на женщин!

В понедельник мы одели наши новые костюмы и поехали в Харвич. Я забыл, что именно одела Этельберта, но, во всяком случае, выглядела она очень привлекательно.

На мне был темно-синий костюм, отделанный тонким белым шнуром, довольно эффектный, на мой взгляд.

Мистер Гойль встретил нас на палубе сообщением, что ленч уже готов. Должен признать, что Гойль постарался и раздобыл очень хорошего кока. У меня не было возможности судить о профессиональных качествах других членов экипажа, однако понаблюдав их в состоянии отдыха, я мог сказать, что это была жизнерадостная компания.

Дальнейшее я представлял себе так: как только экипаж расправится с едой, будет отдана команда поднять якорь, и я, облокотившись о планширь и покуривая сигарету, буду вместе с Этельбертой следить, как меловые утесы Англии постепенно тонут за горизонтом. Покончив с ленчем, мы с женой приступили к выполнению нашей части программы — вышли на пустынную палубу и стали ждать.

— Кажется, они действуют основательно, — сказала Этельберта.

— Если в течение 14 дней они должны съесть хотя бы половину того, что загружено на яхту, то нечего удивляться, что им требуется солидное время для каждого блюда. Я думаю, не стоит их торопить, а то они не осилят и четверти запасов.

— Должно быть, они спят, — сказала Этельберта через некоторое время. — Скоро нужно будет ужинать.

Действительно, у них было тихо. Я прошел вперед и, наклонившись над форлюком, крикнул шкипера. Мне пришлось крикнуть трижды, прежде чем он медленно поднялся по трапу. Он показался мне более грузным и старым, чем когда я видел его последний раз. Во рту у него торчала погасшая сигара.

— Как только вы будете готовы, капитан Гойль, — сказал я, — мы снимаемся.


Гойль вынул сигару.

— Только не сегодня, с Вашего разрешения!

— А что такое, чем вас не устраивает «сегодня»?

Я знал, что моряки — народ суеверный и решил было, что все дело в понедельнике.

— Нет, с днем недели все в порядке, — разъяснил мне капитан. — Меня беспокоит ветер. Похоже на то, что он не думает меняться!

— Но зачем ему меняться? Мне кажется, он как раз такой, какой нам нужен — намертво попутный!

— Так точно, сэр, — сказал Гойль, — это вы верно сказали — намертво. Все ТАМ будем, спаси господи, особенно если выйдем с этим ветром. Видите ли, сэр, — добавил он в ответ на мой удивленный взгляд, — это как раз то, что мы зовем береговым ветром, то есть, можно сказать, он дует прямо с берега.

Поразмыслив, я решил, что шкипер прав — ветер действительно дул с берега.

— Может быть, он сменится за ночь, — сказал капитан Гойль, и в голосе его мелькнул проблеск надежды. — Или хотя бы немного стихнет. Курс «Роуг» держит хорошо, так что можно будет рискнуть.

Капитан опять воткнул в рот сигару, а я вернулся на Ют и принялся объяснять Этельберте причину задержки. Но настроение Этельберты упало, и она захотела узнать, почему мы не можем отплыть, когда ветер дует с берега.

— Если бы он дул не с берега,— сказала она, — то дул бы с моря и гнал бы нас к берегу. Мне кажется, что дует как раз такой ветер, какой нам нужен.

— Это все твоя неопытность, дорогая, — возразил я. — Он только кажется подходящим, но это не так. Это как раз то, что Мы зовем береговым ветром, а береговой ветер всегда очень опасен!

Тогда Этельберта потребовала объяснить, почему береговой ветер всегда очень опасен?

Ее дотошность начала слегка действовать мне на нервы, я чувствовал, что теряю равновесие — монотонное покачивание на якоре действовало угнетающе.

— Тебе я не могу этого объяснить, — ответил я, и это было сущей правдой, — но ставить паруса при таком ветре было бы верхом безрассудства, а ты мне слишком дорога, чтобы подвергать тебя ненужному риску.

Я полагал, что достаточно умело положил конец спору, но Этельберта сухо заметила, что в таких обстоятельствах она предпочла бы не появляться на борту до вторника и спустилась вниз.


Утром ветер изменился на северный. Я встал пораньше и отправился сообщить об этом капитану Гойлю.

— Так точно, сэр, — заметил он, — печально, конечно, но ничего не поделаешь.

— Вы полагаете, что мы не сможем сняться с якоря и сегодня? — загорячился я.

Он не рассердился на меня, нет, он только рассмеялся.

— Ну, — сказал он, — если бы вы хотели идти в Ипсвич, то лучшего ветра нам не найти, но так как нам нужно к голландским берегам, увы...

Я сообщил эту новость Этельбер-те, и мы решили провести день на берегу. Про Харвич никак не скажешь, что это веселый город, а ближе к вечеру его можно назвать даже скучным. Поэтому мы рано поужинали и вернулись на набережную. Нам пришлось ждать целый час, прежде чем от яхты отвалил тузик с капитаном Гойлем. Когда шкипер добрался до набережной, он был гораздо жизнерадостнее нас. Если бы Гойль не сказал мне раньше, что ничего не пьет, кроме одного стакана грога перед сном, я мог бы поклясться, что он был пьян.

На следующее утро ветер дул с юга, что очень обеспокоило шкипера. Оказалось, что при таком ветре для нас было одинаково опасно как оставаться там, где мы были, так и двигаться куда бы то ни было, и наша единственная надежда заключалась в том, что ветер переменится прежде, чем что-нибудь стрясется.

К этому времени Этельберте опротивела яхта; она сказала, что лично она скорее бы согласилась провести эту неделю в раздевалке на пляже — та, по крайней мере, не раскачивается.

Эту и следующую ночь мы провели в «Королевской Голове».

В пятницу ветер задул с востока. Я встретил Гойля на набережной и предложил отплывать. Моя настойчивость вызвала у него раздражение.

— Если бы вы разбирались в этом чуточку больше, сэр, — сказал он, — вы бы сами могли видеть, что это совершенно невозможно, Ведь ветер дует прямо с моря!

— Капитан Гойль, объясните мне, как называется имущество, которое я нанял на две недели? Это яхта или дача у моря?

Он, казалось, удивился моему вопросу.

— Это иол.

— Я имею в виду,— продолжал я, — может ли ЭТО вообще быть сдвинуто с места или это недвижимость? Если недвижимость, скажите мне прямо, тогда мы украсим иллюминаторы плющом и цветами, разобьем газон на палубе и сделаем жизнь уютной. Если же, с другой стороны, оно может быть сдвинуто...


— Сдвинуто — перебил меня Гойль. — Пусть только в паруса «Роуга» подует нужный ветер, и никто...

— Что же такое, по-вашему, нужный ветер? — упорствовал я. — В течение этой недели мы имели ветер от норда, от зюйда, от оста и от веста. Ветер обошел весь круг. Если вы можете придумать какой-нибудь другой компасный румб, от которого еще может дуть, скажите мне, и я его подожду. Если нет, и если ваш якорь еще не врос в морское дно, отчалим и посмотрим, что случится!

Он почувствовал, что я настроен решительно.

— Воля ваша, сэр, — сказал он, — конечно, вы хозяин, а я ваш слуга. У меня всего один ребенок, слава богу, и ваши наследники, конечно, позаботятся о бедной вдове.

Его торжественность произвела на меня впечатление.

— Мистер Гойль, — воскликнул я, — будьте откровенны со мной! Есть ли хоть какая-нибудь надежда, хоть в какую-то погоду выбраться из этой проклятой дыры?

Радушие и доброта вернулись к капитану Гойлю.

— Видите ли, сэр, это очень своеобразное побережье. Все было бы в порядке, если бы нам удалось каким-то образом оказаться в море, но выходить отсюда на такой скорлупе — это, знаете ли, если говорить откровенно, задача не из легких.

Я покинул капитана Гойля, получив заверения, что он будет следить за погодой, как мать за уснувшим дитятей. Это было его собственное сравнение, на мой взгляд, довольно трогательное Я увидел его снова в полдень — он следил за погодой из окна трактира «Цепь и якорь».

В пять часов пополудни мне повезло — на главной улице я встретил двух приятелей-яхтсменов, которым пришлось просыхать на берегу из-за сломанного руля. Я рассказал им свою историю, которая скорее позабавила их, чем удивила. Капитан Гойль с обоими матросами все еще следил за погодой в «Цепи и якоре», когда мы трое, захватив Этельберту, потихоньку прокрались на набережную и погрузились в тузик. На борту был только мальчишка-юнга. Мои друзья- взяли командование в свои руки, и к шести часам мы уже преспокойно шли вдоль побережья.

Укрывшись на ночь в гавани Олдборо, мы на следующий день добрались до Ярмута, где друзья должны были покинуть меня. Я решил здесь же отвязаться от яхты. Устроив аукцион прямо на пляже, мы распродали все запасы. Конечно, я потерял на этом, но зато утер нос капитану Гойлю. «Роуга» я оставил в Ярмуте под надзором местного матроса, который за пару соверенов взялся переправить его обратно в Харвич. В Лондон мы вернулись поездом.

Может быть, на свете бывают яхты, не такие как «Роуг», и не все шкиперы похожи на мистера Гойля, но опыт заставляет меня относиться с недоверием и к тем и к другим.