Возвращение на родину капитана Кондратьева

В декабре 1917 года пароход Доброфлота «Шелонь», возвращавшийся из Каира в Мурманск, получил в Атлантике радиограмму с требованием изменить курс и следовать в столицу Дании. На пирсе старой Купеческой гавани капитана Кондратьева ожидал владелец судна Монахов.

— В России революция, — сообщил он. — Я не желаю дарить судно большевикам, и остаюсь здесь. А «Шелонь» продам...

Оставшийся ие у дел капитан первым делом позаботился о своем экипаже. Большую часть команды ему удалось отправить в Россию на пароходе «Тифлис», остальные нанялись на датский траулер. Сам Георгий Георгиевич вынужден был отложить возвращение на родину, так как узнал, что его семья находится в Финляндии — после закрытия границы жена и дети остались в Терийоках. В конце концов он привез семью в Копенгаген. Сняли квартиру из двух крохотных комнат в мансарде трехэтажного дома, вблизи порта. Жилось тесновато. Детей было много: два сына — восемнадцатилетний Юрий и тринадцатилетний Кирилл, да пятеро дочерей — Алевтина двадцати одного года, одиннадцатилетняя Людмила, девятилетняя Клава и две совсем еще маленькие девочки.

Монахов действительно продал «Шелонь» какому-то англичанину. Чтобы как-то прокормить семью, Георгий Георгиевич устроился капитаном на маленькое датское судно. Была, правда, возможность отправиться в дальнее плавание на океанском теплоходе, но для этого требовалось сменить русское подданство на иностранное. На такое предложение Кондратьев ответил отказом. Кроме того, не хотелось надолго покидать семью.

В один из августовских дней 1918 года Георгий Георгиевич вернулся домой повеселевший: «Поедем в Россию! — сказал он своим. — Я кое-что придумал...»


Кондратьев выбрал опасный, но в то время, пожалуй, единственно возможный способ вернуться на родину. Он выискал в яхт-клубе «Свен» и купил на последние деньги парусно-моторную яхту, в прошлом принадлежавшую видному сановнику, члену Императорского яхт-клуба. На этой яхте ее бывший владелец бежал из Петрограда, после чего она стояла совершенно заброшенной. Обошлась она сравнительно дешево, зато всей семьей пришлось ее ремонтировать. Потребовалось заменить несколько шпангоутов, очистить и перекрасить весь корпус, стирать и чинить паруса. Только через две недели яхту спустили на воду. На месте ее прежнего названия Юрий крупными буквами написал новое — «Лебедь».

Немало времени и труда ушло на подготовку к выходу в море. Георгий Георгиевич заранее запасся комплектом морских карт и лоций, описаниями огней и знаков. Секстан, прокладочный инструмент и гидрометеорологические приборы ему оставил Моиахов на память о «Шелони». Предстояло далекое плавание вокруг Скандинавии в Мурманск. До Петрограда было значительно ближе, но Балтика была засорена тысячами мин всех сортов и обстановка на ней оставалась очень сложной.

Мотористом на яхте пошел кочегар с «Шелони» Семен Яковенко. Три ходовые вахты были укомплектованы членами капитанской семьи. Очень помогло, что Юрий, Алевтина и Кирилл когда-то были членами яхт-клуба «Варяг» (в Старой Деревне, напротив Елагина острова), умели работать с парусами и управлять яхтой.

Тихим осенним утром «Лебедь» вышел из гавани и взял курс на пролив Каттегат. Сначала дул слабый юго-западный ветер, но уже ночью засвежело до пяти баллов. Под всеми парусами курсом бакштаг яхта шла со скоростью девять узлов. В полдень следующего дня показался берег Ютландин. Кондратьевы высыпали на палубу, с любопытством посматривая на незнакомую землю.

Каждый на «Лебеде» был занят своим делом. Георгий Георгиевич брал секстаном высоту солнца, определяя местоположение, Юрий вел прокладку, Кирилл следил за направлением ветра и измерял скорость хода.

Яхта шла проливом Скагеррак. Первая стоянка,— чтобы набрать пресной воды, вошли в шхеры. Отдали якорь в маленькой бухте, окруженной крохотными островками, поросшими низкими соснами, и простояли здесь целые сутки. На берегу нетронутые россыпи брусники и белых грибов, вокруг просторно и тихо. В прибрежных камышах Георгию Георгиевичу легко удалось настрелять уток. С удовольствием съели вкуснейший обед — грибной суп и жаркое.


Дальше пришлось идти в лавировку. Северное море встретило порывистым шквальным ветром. Почерневшее небо с бегущими тучами предвещало штормовую погоду. Взяли рифы. Наглухо задраили люки. Яхта упрямо карабкалась с волны на волну, продолжая идти с 5-узло-вой скоростью. Ветер все свежел. К вечеру соскочил со шкива и заклинился грота-фал. Юрий влез на раскачивающуюся мачту, но ничего сделать не мог. Пришлось повернуть в шхеры и вставать на якорь, укрывшись в узкой бухточке. Здесь же и заночевали, так как ветер достиг уже семи-восьми баллов. Место попалось неуютное — угрюмые скалы почти отвесно опускались в черную воду, было холодно и сыро, да и настроение у всех было пасмурное, подстать погоде. Пресной воды в бухте не нашли, а запасы ее подходили к концу. Это беспокоило Кондратьевых больше, чем неутихающий шторм. Свежих продуктов и хлеба тоже оставалось немного — пора было думать о том, как пополнить запасы, чтобы хватило до Мурманска.

Только на третьи сутки шторм утих и можно было сниматься с якоря: утром из-за лохматых разорванных туч робко проглянуло солнце, а в полдень небо распахнулось во всю ширь. Краски-моря посветлели и ожили. Поднялось и настроение. Шли вдоль обрывистых берегов 6-узловым ходом. Причудливые скалы местами сменялись зелеными долинами, проплывали устья рек и горные водопады. После четырех суток спокойного плавания по Северному морю вошли в Карантинную гавань Бергена.

Не теряя времени, Георгий Георгиевич занялся закупкой провизии и, уже возвращаясь на яхту, случайно встретил в порту знакомого капитана. Тот недавно прибыл из Мурманска и рассказал Кондратьеву, что город занят белыми. Он предупредил, что белые могут мобилизовать Юрия в армию. Сразу же возникла мысль оставить сына в Бергене, но лишаться самого опытного помощника на время сложного плавания по Норвежскому и Баренцеву морям было слишком рискованно. Кондратьев долго колебался, но, вернувшись на яхту, ни словом не обмолвился о неприятных новостях. А Юрий и Кирилл, тем временем, весь день проверяли такелаж, Яковенко копался в двигателе.


Первые два дня после выхода из Бергена погода благоприятствовала мореплавателям. Видимость превосходная — на небе ни облачка. Дул свежий северный ветер. Но с каждым днем становилось все холоднее. А в Норвежском море началась настоящая зима. Сверху то и дело сыпало снежной крупкой. Мокрые снасти покрылись ледяной коркой и тихо позванивали. Лица, покрытые слоем соли, деревянели от холода. От работы с парусами на руках появились кровавые мозоли. Обогреться было негде. Одежда не просыхала. О тепле и домашнем уюте вспоминали, как о чуде. И только одна мысль согревала смертельно уставших замерзших людей — мысль о родине, которая с каждым днем становилась все ближе. После вахты дети с трудом добирались до каюты и валились на койки. Нередко Алевтине п Юрию приходилось простаивать за рулем лишний час, так как жалко было будить Кирилла.

Вскоре обледенела и вся носовая часть яхты. «Лебедь» уже с трудом всходил на волну, все чаще волны по-хозяйски перехлестывали через палубу. И снова однажды ночью грота-фал соскочил со шкива. Юрий с трудом влез на обледеневшую мачту, и снова задача оказалась невыполнимой...

Запустили двигатель. Шли так часа полтора, пока мотор не заглох. Яковенко беспомощно развел руками:

— Ничего в нем не понимаю, ведь я кочегар...

Беда в одиночку не ходит: отказало рулевое устройство. Капитан поднял наверх все три вахты. Яхтой стали управлять с помощью одних парусов. Над морем бушевала пурга, видимость упала до нуля. Капитан упрямо держался прежнего курса — норд-ост 47°, но яхту начало нести к скалистому берегу. Неожиданно ветер ослабел, последовал сильный удар в корпус. Потерявшую управление, обледеневшую, занесенную снегом яхту бросило на камни. Дубовый корпус затрещал от мощных ударов. Яковенко попробовал было спустить тузик, но его тут же разбило. «Лебедь» медленно лег на правый борт. В каюте и машинном отсеке появилась вода. Было ясно, что яхта сидит плотно и перевернуться не может, но как долго продержится корпус?...

К' утру снегопад прекратился, ветер стих. Оказалось, яхта сидела на камнях в двухстах метрах от пологого берега, в устье неширокой реки. Невдалеке чернели на снегу домики норвежских рыбаков. Сбежались все жители поселка. Мореплавателей перевезли на берег, обогрели, накормили, а затем доставили в Тронхейм, находившийся примерно в тридцати милях. Туда же отбуксировали и то, что осталось от «Лебедя».


В Тнонхейме состоялся семейный совет. Что делать дальше? После долгих колебаний Кондратьев сказал старшему сыну: «Ты, Юрий, останешься здесь. Я договорюсь с датским капитаном, он возьмет тебя матросом. А кончится война — вернешься на родину».

Капитан продал яхту и через две недели на попутном судне вместе с семьей прибыл в Мурманск. Вскоре за отказ водить портовый буксир, перевозивший оружие, белые посадили Кондратьева в тюрьму и продержали в ней больше года. Только после прихода красных ОН смог вернуться на море. Сначала его судно было приписано к Мурманскому порту и семья жила в Мурманске, потом переехали в Ленинград. Каждый раз, отправляясь в заграничный рейс, Георгий Георгиевич надеялся разыскать Юрия, но никаких следов старшего сына найти не удавалось.

Шли годы. Кирилл подрос и поступил матросом иа пароход, совершавший регулярные рейсы в Англию и Германию. В июне 1925 года, когда это судно стояло на Гамбургском рейде, вечером к нему подошла шлюпка. Оттуда крикнули по-русски:

— Не знает ли кто-нибудь капитана Кондратьева?

Это был Юрий. Так встретились братья. Юрий рассказал, как все эти годы старался вернуться на родину. Он отказался принять иностранное подданство и поэтому не имел права жить на берегу. Все семь лет кубрик был его домом.

— Отец не раз говорил мне, чтоб я привез тебя домой, если встречу, хотя бы в трюме — сказал Кирилл.

— Но я не хочу возвращаться домой в трюме, как преступник, — ответил старший брат. — Я разыскал «Лебедя» и уже внес задаток. Осенью вернусь на нем в Ленинград. Прошу тебя, ничего не говори родным. Хочу устроить им сюрприз!

Кирилл выполнил просьбу брата, но встретиться снова им не довелось. Через два месяца Юрий действительно выкупил яхту и отправился на ней в плавание. По стечению обстоятельств «Лебедь» и на этот раз вышел из Копенгагенской гавани. Только теперь курс был взят не на Каттегат, а в Балтийское море, так как Юрий решил вернуться на родину кратчайшим путем. Перед выходом в море он зашел в советское консульство и оставил пакет, перевязанный бечевкой (рисунки, немного денег, записка «Моей маме»)...

Спустя год Георгию Георгиевичу удалось установить, что Юрий шел пятеро суток подряд один на большой яхте, бессменно управляя рулем и работая с парусами. Добравшись до Готланда, он сошел на берег и попросил разрешения на сутки стоянки, чтобы немного отдохнуть. Однако полицейский чиновник, узнав, что имеет дело с советским подданным, предложил ему на выбор — либо отправляться ночевать в тюремную камеру, либо немедленно снова уходить в море. Юрий выбрал второе. После этого след «Лебедя» затерялся. Не было в те дни на Балтике ни шторма, нм сильного ветра, но яхта исчезла. Не смог найти капитан никого, кто видел бы ее после отплытия с Готланда.

По-разному сложились судьбы остальных участников первого похода «Лебедя» вокруг Скандинавии. Георгий Георгиевич до конца своей жизни ходил капитаном в заграничные плавания. Кирилл, закончивший мореходное училище в Ленинграде, во время Великой Отечественной войны плавал капитаном на пароходе «Белоруссия». В марте 1944 года «Белоруссия» была потоплена торпедой в Охотском море. Капитан, управляя шлюпкой, две недели боролся со свирепой стихией, но увидеть родной берег ему не было суждено: он отморозил ноги и умер от гангрены...

Алевтина Георгиевна умерла в блокадном Ленинграде в 1942 году. Людмила Георгиевна и три ее младшие сестры живы и в настоящее время.